Неточные совпадения
Зачем, например, глупо и без толку готовится на
кухне? зачем довольно пусто
в кладовой? зачем воровка ключница? зачем нечистоплотны и пьяницы слуги? зачем вся дворня
спит немилосердным образом и повесничает все остальное время?
Уж темно:
в санки он садится.
«
Пади,
пади!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка
в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-beef окровавленный
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской
кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик
в желудке.
В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар, на полу у печи кто-то
спал,
в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
Когда дети играли на дворе, Иван Дронов отверженно сидел на ступенях крыльца
кухни, упираясь локтями
в колена, а скулами о ладони, и затуманенными глазами наблюдал игры барчат. Он радостно взвизгивал, когда кто-нибудь
падал или, ударившись, морщился от боли.
Но парень неутомимо выл, визжал,
кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел
в пару самовара под ним, — с конца штыка
падали светлые капли.
Захар притворился, что не слышит, и стал было потихоньку выбираться на
кухню. Он уж отворил без скрипу дверь, да не
попал боком
в одну половинку и плечом так задел за другую, что обе половинки распахнулись с грохотом.
Луна освещала новый дом, а старый прятался
в тени. На дворе,
в кухне,
в людских долее обыкновенного не ложились
спать люди, у которых
в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Должно быть, я
попал в такой молчальный день, потому что она даже на вопрос мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню, что задал ей, — не ответила и молча прошла
в свою
кухню.
Квартира Шустовой была во втором этаже. Нехлюдов по указанию дворника
попал на черный ход и по прямой и крутой лестнице вошел прямо
в жаркую, густо пахнувшую едой
кухню. Пожилая женщина, с засученными рукавами,
в фартуке и
в очках, стояла у плиты и что-то мешала
в дымящейся кастрюле.
Остальные же слуги и служанки
спали в людских и
в кухне,
в нижнем этаже.
Войдя к Федосье Марковне все
в ту же
кухню, причем «для сумления» она упросила Петра Ильича, чтобы позволил войти и дворнику, Петр Ильич начал ее расспрашивать и вмиг
попал на самое главное: то есть что Дмитрий Федорович, убегая искать Грушеньку, захватил из ступки пестик, а воротился уже без пестика, но с руками окровавленными: «И кровь еще капала, так и каплет с них, так и каплет!» — восклицала Феня, очевидно сама создавшая этот ужасный факт
в своем расстроенном воображении.
Та сидела
в кухне с бабушкой, обе собирались ложиться
спать. Надеясь на Назара Ивановича, они изнутри опять-таки не заперлись. Митя вбежал, кинулся на Феню и крепко схватил ее за горло.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест
в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать
в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя
в доме французскую
кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла
в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не
попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Она увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась
в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять
в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая
в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается,
в кухню не
попала, а очутилась
в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
У Сенатора был повар необычайного таланта, трудолюбивый, трезвый, он шел
в гору; сам Сенатор хлопотал, чтоб его приняли
в кухню государя, где тогда был знаменитый повар-француз. Поучившись там, он определился
в Английский клуб, разбогател, женился, жил барином; но веревка крепостного состояния не давала ему ни покойно
спать, ни наслаждаться своим положением.
За работу Н. И. Струнникову Брокар денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей
в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику
в сторожке койку пополам с рабочим, — так двое на одной кровати и
спали, и кормил вместе со своей прислугой на
кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
Первыми получать наследство явились Лиодор с Пашкой Булыгиным. Последний действовал по доверенности от жены. Харитон Артемьич едва успел скрыться от них через
кухню и
в одном халате прибежал к Замараеву. Он совершенно
упал духом и плакал, как ребенок.
Главным доказательством служили те пироги, которые из писарской
кухни попадали неведомыми никому путями
в волостную сторожку.
Однажды, когда он
спал после обеда
в кухне на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он ходил смешной, страшный: из серой бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый нос, похожий на язык.
Я ушел, но
спать в эту ночь не удалось; только что лег
в постель, — меня вышвырнул из нее нечеловеческий вой; я снова бросился
в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой
в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами по полу и, не сходя с места, хрипел...
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то, взяв
в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из
кухни детей;
падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек
в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
Нянька Евгенья, присев на корточки, вставляла
в руку Ивана тонкую свечу; Иван не держал ее, свеча
падала, кисточка огня тонула
в крови; нянька, подняв ее, отирала концом запона и снова пыталась укрепить
в беспокойных пальцах.
В кухне плавал качающий шёпот; он, как ветер, толкал меня с порога, но я крепко держался за скобу двери.
В кухне, среди пола, лежал Цыганок, вверх лицом; широкие полосы света из окон
падали ему одна на голову, на грудь, другая — на ноги.
О каких-либо работах не могло быть и речи, так как «только провинившиеся или не заслужившие мужской благосклонности»
попадали на работу
в кухне, остальные же служили «потребностям» и пили мертвую, и
в конце концов женщины, по словам Власова, были развращаемы до такой степени, что
в состоянии какого-то ошеломления «продавали своих детей за штоф спирта».
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора,
в самом конце его, у
кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих,
в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и
спал на широком диване, а ходить и выходить из квартиры обязан был чрез
кухню и по черной лестнице.
Притащили Домнушку из
кухни и, как она ни упиралась, заставили выпить целый стакан наливки и поставили
в круг. Домнушка вытерла губы, округлила правую руку и, помахивая своим фартуком, поплыла
павой, — плясать была она первая мастерица.
— Это не наше дело… — заговорил он после неприятной паузы. — Да и тебе пора
спать. Ты вот бегаешь постоянно
в кухню и слушаешь все, что там говорят. Знаешь, что я этого не люблю.
В кухне болтают разные глупости, а ты их повторяешь.
Разбитная была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря
спала в комнате барышни и благодаря этому являлась
в кухню часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные хлебы «доходят»
в деревянных чашках на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за работу одна.
После веселого обеда весь господский дом
спал до вечернего чая. Все так устали, что на два часа дом точно вымер.
В сарайной отдыхали Груздев и Овсянников,
в комнате Луки Назарыча почивал исправник Иван Семеныч, а Петр Елисеич прилег
в своем кабинете. Домнушка тоже прикорнула у себя
в кухне. Бодрствовали только дети.
Вечером частый приезд докторов, суетливая беготня из девичьей
в кухню и людскую, а всего более печальное лицо отца, который приходил проститься с нами и перекрестить нас, когда мы ложились
спать, — навели на меня сомненье и беспокойство.
К вечеру наконец Вихров вспомнил, что ему надобно было ехать
в собрание, и, чтобы одеть его туда,
в первый еще раз позван был находившийся
в опале и пребывавший
в кухне — Иван.
Она ушла
в кухню, чтобы не смущать его своими слезами. Хохол воротился поздно вечером усталый и тотчас же лег
спать, сказав...
Треть дома занимала
кухня и отгороженная от нее тонкой переборкой маленькая комнатка,
в которой
спала мать.
— Нет, не обиделась, а так… надо же когда-нибудь… Да и скучно у вас… инда страшно!
В доме-то словно все вымерло! Людишки — вольница, всё по
кухням да по людским прячутся, сиди
в целом доме одна; еще зарежут, того гляди! Ночью
спать ляжешь — изо всех углов шепоты ползут!
Обедают не вместе, а как
попало, кто раньше пришел; да и
кухня не вместила бы всех разом. Я попробовал щей, но с непривычки не мог их есть и заварил себе чаю. Мы уселись на конце стола. Со мной был один товарищ, так же, как и я, из дворян. [Со мной был один товарищ, так же, как и я, из дворян. — Это был сосланный вместе с Достоевским
в Омск на четыре года поэт-петрашевец С. Ф. Дуров (1816–1869).]
Никогда еще я не был до сих пор так оскорблен
в остроге, и
в этот раз мне было очень тяжело. Но я
попал в такую минуту.
В сенях
в кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без большого образования и любивший ужасно Б. Его из всех других различали каторжные и даже отчасти любили. Он был храбр, мужествен и силен, и это как-то выказывалось
в каждом жесте его.
Моя обязанности
в мастерской были несложны: утром, когда еще все
спят, я должен был приготовить мастерам самовар, а пока они пили чай
в кухне, мы с Павлом прибирали мастерскую, отделяли для красок желтки от белков, затем я отправлялся
в лавку. Вечером меня заставляли растирать краски и «присматриваться» к мастерству. Сначала я «присматривался» с большим интересом, но скоро понял, что почти все, занятые этим раздробленным на куски мастерством, не любят его и страдают мучительней скукой.
Ее вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее утро мутно заглядывает
в окно
кухни, сквозь стекла, облитые дождем; на полу,
в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок все время
спадал с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
Викторушка
спит тут же
в кухне, на полатях; разбуженный стонами матери, он кричит сонным голосом...
—
Спи! — говорила она, прерывая меня на полуслове, разгибалась и, серая, таяла бесшумно
в темноте
кухни.
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из
кухни в столовую лежал через единственный
в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили
в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду
в бак клозета, а
спал я
в кухне, против его двери и у дверей на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи,
в ноги дуло с крыльца; ложась
спать, я собирал все половики и складывал их на ноги себе.
В веселый день Троицы я, на положении больного, с полудня был освобожден от всех моих обязанностей и ходил по
кухням, навещая денщиков. Все, кроме строгого Тюфяева, были пьяны; перед вечером Ермохин ударил Сидорова поленом по голове, Сидоров без памяти
упал в сенях, испуганный Ермохин убежал
в овраг.
С некоторого времени его внимание стал тревожно задевать Савка: встречая Палагу на дворе или
в кухне, этот белобрысый парень вдруг останавливался, точно врастал
в землю и, не двигая ни рукой, ни ногой, всем телом наклонялся к ней, точно готовясь
упасть, как подрубленное дерево, а поперёк его лица медленно растекалась до ушей узкая, как разрез ножом, улыбка, чуть-чуть открывая жадный оскал зубов.
— Не перебивайте меня! Вы понимаете: обед стоял на столе,
в кухне топилась плита! Я говорю, что на них
напала болезнь! Или, может быть, не болезнь, а они увидели мираж! Красивый берег, остров или снежные горы! Они поехали на него все…
Кривая Маланья тихо хныкала
в своей
кухне по пестрой телочке, которую выкармливала, как родную дочь; у Гордея Евстратыча навернулись слезы, когда старый слуга Гнедко, возивший его еще так недавно на Смородинку, достался какому-то мастеровому, который будет наваливать на лошадь сколько влезет, а потом будет бить ее чем
попало и
в награду поставит на солому.
Медведев(уходит
в кухню).
Спать — я могу… я хочу… пора!
Спальня у Беликова была маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. Ложась
спать, он укрывался с головой; было жарко, душно,
в закрытые двери стучался ветер,
в печке гудело; слышались вздохи из
кухни, вздохи зловещие…
Днем он
спит в людской
кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный
в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит
в свою колотушку.
Сделал он это как-то удивительно просто: запер стряпуху
в кухне, лениво, с видом человека, которому смертельно хочется
спать, подошел сзади к хозяину и быстро, раз за разом, ударил его
в спину ножом.
И все
в доме окончательно стихает. Сперва на скотном дворе потухают огни, потом на
кухне замирает последний звук гармоники, потом сторож
в последний раз стукнул палкой
в стену и забрался
в сени
спать, а наконец ложусь
в постель и я сам…